«Дон Кихот» Сервантеса с иллюстрациями Гюстава Доре

«Бьюсь об заклад, – объявил Санчо, – что вскорости не останется ни одной харчевни, гостиницы,
постоялого двора или же цирюльни,где не будет картин с изображением наших подвигов»

«Великий Доре», «величайший иллюстратор XIX века» — так называют художника исследователи его творчества. Л.Р. Варшавский пишет: «В истории иллюстрации Гюстав Доре занимает исключительное место. Выдающийся представитель не только французского, но и всего европейского искусства второй половины XIX века, он внес в сокровищницу мировой графики непревзойденные по своим художественным достоинствам рисунки, проявив глубокое проникновение в сущность явлений, отразив в них различные стороны жизни современного ему общества, всех его классов и социальных групп».

Самин, Д. Сто великих художников. – М.: Вече, 2004.

«…Иллюстрирование подразумевает творческое созвучие, где художник-иллюстратор становится соавтором, визуальным интерпретатором литературного произведения. Текст всегда шире и полифоничнее его истолкования: для художника слово является отправной точкой творчества. Углубляясь в суть идеи, не допуская механистического пути иллюстрирования книги, художник расширяет собственную духовную реальность. Чем шире талант и видение иллюстратора, тем больше вероятность создания нового изобразительного измерения. Создание зримой атмосферы книги с правом художника на личностное суждение дает иллюстрации шанс выйти за пределы ограниченного формата, начать жить своей самостоятельной жизнью, преодолеть временные границы.

По мнению многих художников, именно гравюра позволяла донести до читателя философский подтекст произведения Сервантеса. Гравюра – квинтэссенция графики, ее яркое и концентрированное воплощение – по своей природе соткана из противоречий, конфликтов и контрастов: между плоскостью листа и пространством, между объемным изображением и белой поверхностью и, наконец, между черным и белым. В переплетении черных и белых линий усматриваются мотивы тьмы и света, добра и зла, которые самостоятельны, однако, тесно связаны друг с другом. Преодолевая предметность и иллюзию реальности, гравюра пользуется образами - метафорами, символами, абстрактными композициями, а также декоративными элементами. Свободное отношение ко времени и пространству позволяет гравюре на одном листе изображать разновременные события, фиксировать мгновенные впечатления, менять точки зрения. Можно сказать, гравюра своим основным элементом – резцом – ведет тонкую линию диалога во времени и в пространстве с автором текста. […]

Возможно, в силу своих особенностей, гравюра привлекала выдающихся иллюстраторов «Дон Кихота», позволяя в сюжетном, повествовательно классическом тексте, абстрагируясь от сиюминутного и повседневного, выделить вечные гуманистические проблемы, стремясь поднять их до высокого уровня философско-этического обобщения».

Кошкина, О.Ю. Иллюстрации «Дон Кихота»: временной диалог в пространстве изобразительного искусства //Научная электронная библиотека «Киберленинка».
Режим доступа:
http://cyberleninka.ru/article/n/illyustratsii-don-kihota-vremennoy-dialog-v-prostranstve-izobrazitelnogo-iskusstva,
свободный.

«Какой дар! Какое богатство мысли, сила, интуитивная глубина, какое проникновение в сердце различных вещей! Какое чувство реального и в то же время химеричного!»
Т.Готье

«Современный испанский философ Х. Ортега-и-Гасет в эссе «Размышление о Дон Кихоте» писал: «Если нам скажут, что Дон Кихот принадлежит всецело реальности, мы не станем особенно возражать. Как он сам говорит, «волшебники могут отнять у меня счастье, но воли и мужества им у меня не отнять». Вот почему с такой удивительной легкостью он переходит из унылого зала таверны в мир сказки. Природа его погранична, как, согласно Платону, человеческая природа в целом».

Интересно, что эту идею Доре выразил еще в XIX веке. Его листы к «Дон Кихоту» делятся на две части. Первая (сюда относятся большие тоновые листы) как бы переносит Дон Кихота в фантастический мир, созданный его воображением. Здесь действие происходит ночью, герой оказывается то в теплом таинственном лесу, то в скалистых горах над пропастью, то на берегу полноводной реки, освещенной фантастическим сиянием луны.

         

Вторая часть — это листы, где действие происходит днем, а герой романа воспринимается зрителем как бы со стороны. Сюда же относятся многочисленные заставки, рисунки на полях, виньетки, выполненные в факсимильной манере. Сцены насыщаются множеством точных бытовых реалий, имеющих национальный испанский колорит, они брызжут юмором, искрятся смехом».

Дьяков, Л. Доре и Сервантес//Искусство. – 2007. –
Режим доступа: http://art.1september.ru/article.php?id=200700110, свободный.

            

Доре (Луи-Кристоф-Поль-Гюстав Doré) — знаменитый франц. рисовальщик иллюстраций, живописец, скульптор и гравер (1833—1883). Художественное дарование выказалось в нем чрезвычайно рано и развилось почти без помощи какого бы то ни было учителя. Ему было всего лишь одиннадцать лет от роду, когда появились первые его литографии, а едва достигнув шестнадцатилетнего возраста, он уже вступил в сотрудники сатирической газеты Филипона «Journal pour rire», в которой с этого времени в течение многих лет помещались его рисунки, полные веселья и юмора. Эти работы вместе с массою рисунков, которые он приготовлял для иллюстрированных изданий, положили начало его известности, возраставшей и распространявшейся во всей Европе по мере того, как выходили в свет боле серьезные его труды — целые циклы композиций для политипажей к классическим произведениям словесности.

Первым подобным трудом были иллюстрированные сочинения Рабле (1854). За ними следовали: «Contes drolatiques» Бальзака (1861), «Сказки» Перри (1861), «Дон-Кихот» Сервантеса (1862), «Атала» Шатобриана (1862), «Божественная Комедия» Данте (1861—68), «Библия» (1864), «Потерянный Рай» Мильтона (1865), «Басни» Лафонтена (1867), «Неистовый Роланд» Ариосто (1879), «Опыты» Монтеня, «Стихотворения» Теннисона и т. д. В ряду этих иллюстраций лучшими должно признать относящиеся к Рабле, Сервантесу и Данте. Вообще, как иллюстратор Д. удивляет своею беспримерною плодовитостью и неистощимою находчивостью фантазии; производя несчетное множество рисунков, он умел сочинять самые разнообразные сцены, в большинстве случаев проникнутые живым драматизмом, обставлял их вполне подходящими к ним околичностями и особенно мастерски придавал им живописность удачно выбранными мотивами окружающего их пейзажа и освещения; но недостаточное знание рисунка и излишняя погоня за эффектом нередко приводили его к утрировке изображенного движения, к принужденности экспрессии, к отдаче преимущества второстепенному в сюжете перед главным и к несогласию с духом иллюстрируемого текста — к недостаткам, которыми в особенности страдают многие из его рисунков к Библии. Д. старался составить себе имя и в живописи; но, не пройдя в юности серьезной художественной школы, не мог в этой области подняться выше посредственности. Картины Д., иногда очень большого размера, не лишены достоинств в отношении замысла и композиции, но страдают слабостью рисунка и неверностью малогармоничного колорита. Некоторые из наиболее удачных его работ суть: «Дочь Иефеая», «Избиение младенцев», «Тела мучеников в цирке», «Россини на смертном одре», «Данте и Виргилий на ледяном озере, в котором мучатся изменники отечеству» (1861), «Вход Христа в Иерусалим» (1876) и «Смерть Орфея» (1879).

В последние годы своей жизни Д. пробовал свои силы также в скульптуре и произвел по этой части несколько работ, гораздо более удачных, чем его живопись, — группу «Парка и Амур» (1877), огромную, вылепленную для отливки из бронзы вазу, окруженную виноградными лозами и фигурами малюток-гениев и нимф (1878), статую «Египтянка спасает свое дитя от ужаления змеи» (1879), «Мадонну» и памятник Алекс. Дюма, поставленный на площади Мальзерба, в Париже (последний труд художника). Однако при взгляде на эти произведения, превосходные по сочинению, отмеченные печатью бесспорно высокого дарования, но слабые в отношении деталей рисунка и лепки, невольно сожалеешь о том, что художник дал им крупный размер, а не ограничился для них величиною комнатных терракот и бронзовых статуэток».

      

Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон: биографии. В 12 т. Т.4. Герарди – Дюма. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1993.

   

Сервантес С.М.де. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1,2.. Дон Кихот Ламанчский / Мигель Сервантес де Сааведра; илл. Г.Доре. - М.: Правда, 1961. - (Библиотека "Огонек").

«Сервантес показывает нам, как рождается литературный герой. Его три выезда, разделенные небольшими промежутками времени, соответствуют трем эпохам жизни человека- детству, зрелости, умудренной старости. Детство вызывает смех наивностью, ошибками (первая же ошибка – в эпизоде спасения мальчика от наказывавшего его хозяина, когда безоглядная вера Дон Кихота слову любого человека приводи только к увеличению зла).

[…] Второй выезд показывает Дон Кихота в расцвете его рыцарства. Он полностью достроил свой воображаемый мир, о чем свидетельствует знаменитый эпизод сражения с ветряными мельницами, которые герой принимает за злобных великанов. Конечно, здесь Дон Кихот вызывает смех. Но, как говорил французский философ Анри Бергсон в работе «Смех», одно дело – упасть в колодец, потому что смотришь куда-нибудь в сторону, другое – свалиться туда, потому что загляделся на звезды – «ведь именно звезду созерцал Дон Кихот». Перед нами не наивный ребенок начала романа, над которым можно только посмеиваться. В сущности, он воплощает рыцарский идеал, сложившийся за много столетий до него.

[…] Пребывание Дон Кихота в герцогском дворце и губернаторство Санчо Пансы – это период мудрой старости Дон Кихота. Литературная полемика с рыцарскими романами уже не так важна. И Дон Кихот, и Санчо Панса демонстрируют глубокое понимание жизни. Насмешки над ними выглядят жестокими, и в смехе Сервантеса, трагикомическом по природе, все чаще слышны трагические ноты».

Луков, В.А. История испанской литературы. – М.: Московский гуманитарный университет, 2014. –
Режим доступа: http://www.iprbookshop.ru/39679.— ЭБС «IPRbooks», по паролю.

«Утверждая, что благородная «наука странствующего рыцарства» включает в себя «все или почти все науки на свете», Дон Кихот прокламировал образ «универсального человека», прославленного не одним поколением европейских гуманистов. Разве его совершенный рыцарь не родной брат «homo universale» европейского Возрождения? Ведь он должен быть и законоведом, и богословом, и врачом, и ботаником, и астрологом, и математиком. К тому же ему надлежит «быть чистым в помыслах, благопристойным в речах, великодушным в поступках, смелым в подвигах, выносливым в трудах, сострадательным к обездоленным и, наконец, быть поборником истины, хотя бы это стоило ему жизни»…

Таким "универсальным человеком" был и сам Дон Кихот. По мнению Санчо Пансы, в красноречии и мудрости он не уступал самым знаменитым церковным проповедникам. Только, конечно, мудрость Дон Кихота вовсе не была церковной. Дон Кихот мечтал не о небесном, а о земном счастье человечества и всегда готов был подать добрый совет тому, кто испытывал в нем нужду. В этом отношении особенно замечательны наставления, с которыми Дон Кихот обратился к Санчо, отправлявшемуся в качестве губернатора на остров Баратарию.

Эти наставления - одно из самых удивительных свидетельств недюжинного ума ламанчского рыцаря. Более того, это своего рода манифест гуманистической мудрости. В основе его лежит мысль, что подлинное величие правителя измеряется не знатностью происхождения, не стремлением возвыситься над людьми, но справедливыми и добрыми делами. «Помни, Санчо, - говорил Дон Кихот, - если ты вступишь на путь добродетели и будешь стараться делать добрые дела, то тебе не придется завидовать делам князей и сеньоров, ибо кровь наследуется, а добродетель приобретается, и она имеет ценность самостоятельную, в отличие от крови, которая таковой ценности не имеет». В связи с этим Дон Кихот призывает Санчо Пансу не руководствоваться «законом личного произвола», весьма распространенного «среди невежд, которые выдают себя за умников», но судить обо всем нелицеприятно, заботясь прежде всего об истине и справедливости. И пусть корысть не собьет его с верного пути, а слезы бедняка вызовут у него больше сострадания, чем жалобы богача...

Когда же герои романа покинули герцогский замок, Дон Кихот с облегчением сказал: «Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей; с нею не могут справиться никакие сокровища: ни те, что таятся на дне земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради свободы, так же точно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того, неволя есть величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться с человеком... Блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за который он никого не обязан благодарить, кроме самого неба!»

Литература эпохи Возрождения: электронный учебник.- М.: Центр дистанционного образования МГУП, 2001. –
Режим доступа: http://hi-edu.ru/e-books/LR/lit014.htm, свободный.

«На первый взгляд кажется, что нет людей более различных, чем Дон Кихот и Санчо Панса. Разве не различны у них характеры, стремления и даже внешний вид? Тощий, длинный, с вытянутым лицом ("в полмили длиною") Дон Кихот на тощей кляче и приземистый, плотный, коренастый Санчо на ослике. Такими их знает весь мир. Такими их рисовали Г. Доре, О. Домье, Кукрыниксы и другие художники. Внешнее несоответствие этой знаменитой пары невольно вызывает улыбку. Но эти, казалось бы, столь различные люди были поистине неразлучны. Они любили и уважали друг друга, хотя подчас между ними вспыхивали размолвки. Санчо как-то признался герцогине: "Мы с ним из одного села, он меня кормил, я его люблю, он это ценит, даже ослят мне подарил, а главное, я человек верный, так что, кроме могилы, никто нас с ним разлучить не может"... Однако не только патриархальная верность Санчо и рыцарская щедрость Дон Кихота объединяли этих людей. Присмотритесь к Санчо внимательнее и вы увидите, что ему также присущи черты своеобразного донкихотства. Не без основания цирюльник утверждал, что Санчо Панса "со своим господином одного поля ягода" … Разве не донкихотством была наивная уверенность Санчо в том, что он, неграмотный землепашец, может в феодальной Испании стать губернатором острова и даже графом? И этот мирный, даже боязливый поселянин вдруг начинал призывать Дон Кихота, только что вернувшегося домой из похода, вновь и при этом без всякого промедления отправиться на поиски приключений … Эта абсурдная вера в спасительную силу авантюры не только роднила Санчо с ламанчским фантазером, но и делала их обоих характерными, хотя и заметно шаржированными, выразителями тогдашнего испанского "духа".

Но было еще нечто более важное, что внутренне роднило героев романа. Это была их большая человечность, или, может быть, точнее сказать - присущее им чувство социальной справедливости. Правда, поначалу Санчо производит несколько иное впечатление. Его заветное желание сводится к тому, чтобы разбогатеть или по крайней мере как-то поправить свои денежные дела. Сервантес вовсе не скрывает того, что Санчо "падок на деньги"... Этот практический мужичок вполне усвоил нехитрую мудрость собственнического мира, согласно которой "сколько имеешь, столько ты и стоишь, и столько стоишь, сколько имеешь". И о губернаторстве он все время мечтает именно потому, что оно представляется ему наиболее верным путем к обогащению [...] Но случилось то, чего они никак не могли ожидать. Став губернатором, Санчо обнаружил не только изрядный ум, граничащий с государственной мудростью, но и небывалую честность..»

Литература эпохи Возрождения: электронный учебник.- М.: Центр дистанционного образования МГУП, 2001. –
Режим доступа: http://hi-edu.ru/e-books/LR/lit014.htm, свободный.

      

Сервантес С.М.де. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский / Мигель Сервантес де Сааведра; илл. Г.Доре. - М.: Молодая гвардия, 1937.

«…Перед читателем развертывается широчайшая панорама испанской жизни. В нем есть то, что совершенно отсутствовало в романах рыцарских, - изображение типических черт реальной действительности. Ибо как ни исключительна, почти фантастична история Дон Кихота, донкихотизм явление вполне типическое, коренящееся в конкретных жизненных условиях.

А вокруг шумит Испания, настоящая Испания начала XVII в. По пыльным дорогам движутся погонщики мулов, монахи, купцы, нищие, богомольцы, ремесленники, горожане и крестьяне. Каторжников ведут на галеры, дворяне гарцуют на конях, "бичующиеся" несут статую богоматери, пастухи гонят стада овец и свиней, поселяне готовятся к бою быков. Мы попадаем на постоялые дворы, на представление кукольного театра, на сельскую свадьбу, во дворец знатных вельмож, на улицы и площади Барселоны и даже в лагерь каталонских разбойников […] Под пером Сервантеса оживает Испания социальных контрастов, бедная и богатая, занятая трудом и привыкшая пребывать в праздности, исполненная благородного душевного порыва и погрязшая в мелких корыстных расчетах.

Сервантесу удалось создать поистине грандиозное произведение, в котором глубина мысли сочетается с эпическим размахом, а сила и значительность художественного обобщения - с точностью реалистического рисунка. В.Г. Белинский имел основание утверждать, что «Дон Кихотом начиналась новая эра искусства - нашего, новейшего искусства. Он нанес решительный удар идеальному направлению романа и обратил его к действительности. Это сделано Сервантесом не только сатирическим тоном его произведения, но и высоким художественным его достоинством: все лица его романа – лица конкретные и типические. Он более живописал действительность, нежели пародировал устарелую манеру писания романов, может быть, вопреки самому себе, своему намерению и цели».

Литература эпохи Возрождения: электронный учебник.- М.: Центр дистанционного образования МГУП, 2001. –
Режим доступа: http://hi-edu.ru/e-books/LR/lit014.htm, свободный.